Ежедневную работу у холста Павел Моисеевич считает путешествием, поэтому домоседом себя назвать не может. Пропадает то под индийским небом, то на гондоле в Венеции. А сегодня закончилось его двенадцатилетнее любование байкальскими берегами.
– Я каждый день где-нибудь. Утром прихожу и целый день, допустим, на Байкале. Ощущение, что я не дома, а в картине. На ней я добиваюсь, чтоб создавалось дыхание этого места, этой красоты природы, – рассказала хужожник.
На этих берегах на самом деле он был всего три дня. Но зарисовок хватило на пять огромных картин. Любое место Павел Моисеевич может нарисовать по памяти хоть через десяток лет. В каждом пейзаже он ищет ауру – в этом видит волшебство или шаманство профессии художника.
- Семь цветов краски, тысячи художников, завод клепает тюбики, – но в них все засекречено, можно из них выдавить, вытащить с помощью кисти, ошеломить, ошаманить, увлечь зрителя, – считает Гречишкин.
Чтобы добраться до нужной картины, приходится передвигать еще несколько. Мастерская сейчас больше похожа на склад, потому что в галерее Гречишкина, что в здании мечети в Ставрополе, уже второй год идет ремонт. 150 полотен перекочевали на время обратно к автору. Он их вставляет в другие рамы, поскромнее, – без золота и кружев, а некоторым рисует братьев размером побольше. И тогда зрители могут заняться у полотен детской игрой – «найди десять отличий». А вот людей на полотнах Гречишкина найти не всегда удается. Он чаще рисует то, что люди делают – мосты, дома, корабли. А если и есть человек, скорее всего, это сам художник.
– Это такие домики, там егерь живет, а это баня, я тут купался, а тут ночевал, – вспоминает автор.
70 лет день за днем, как говорит сам художник, его рука выполняет заказ памяти. А он только за ней следит. И тут важно, чтобы была хорошая кисть – свиной щетинки. Свой рабочий инструмент Павел Моисеевич сравнивает со смычком скрипача и уверен, что обижать кисточку никак нельзя.
– Я никогда не царапну холст, никогда не ударю кисточку. Она не причем, это я плохой, а она хорошая, нельзя ее обижать, – заметил Павел Моисеевич.
Жизнь кисти – год-полтора. Но сколько кисточек извел на эту картину, Павел Моисеевич не помнит. Да и то, говорит, двенадцать зим и лет с одним полотном – не предел. «Глухорский перевал» вообще писал тридцать лет.
– И когда подходит к окончанию, немножко не хочется расставаться, – сказал автор.
